Были мы с Вилеминой в четверг в музее «Молодой гвардии» у Тамары Александровны Кисничан. Впечатлений полно. Жаль, что по уговору ничего нельзя было записывать (то есть на диктофон). Я бы записала – только для себя, потому что вечером обнаружила, что кроме хорошего впечатления не помню почти ничего.
На мое счастье со мной была Вилемина. В основном по ее воспоминаниям отчет и пишу. Вот выдержка из ее письма:
«Общее впечатление – что г-жа К. в целом придерживается официальной версии («публиковать только то, на что даст добро Никитенко »), но поскольку она столько про это знает, … она просто не может не идти дальше, за пределы «музейной версии». Например, она не верит, что Почепцов выдал всех, но верит, что письмо его было. (Она вообще не отреагировала, когда Вы сказали, что это письмо никто никогда не видел, что мы о нем знаем только потому, что о нем говорил Кулешов и т.д.) … Совершенно неожиданным для меня было ее в высшей степени положительное отношение к «бабушке Вере», которая явно была совершенно другой, чем Е.Н. … С другой стороны, меня поразило ее некритическое отношение к тому, что пишет Киреева. Увы, это безусловно «литература» ...»
Итак, рассказываю, что насобирали в памяти совместными усилиями.
Надеюсь, со временем вспомним, у кого были в гостях Т.А. и школьники так, что рядом оказался дом, где жила Анна Иосифовна. Не у Тюлениных ли? У Нади, по-моему. В общем, поговорили с Надей, вышли, а тут какая-то женщина немолодая выходит из соседнего домишки. «Детки, вы кто?» - «Школьники из Москвы». – «Подождите, я сейчас». Исчезает в домике, а потом выходит с большим-большим портретом Вити Третьякевича. И идет к ним с этим портретом и говорит: «Расскажите правду о моем сыне». Это уже совсем конец 50-х, то есть официально Витя реабилитирован, но его реабилитацию замяли, а Анна Иосифовна до сих пор ходила по ночам к нему на могилу…
Т.А. считает, что молодогвардейцы могли выдавать друг друга на допросах. То есть письмо Почепцова было, но, понятно, он просто всех не знал. А в полубеспамятстве из-за пыток могли измученные вчерашние дети кого-то называть. (Что, ИМХО, очень и очень вероятно. Потому что истина была никому из полицаев не нужна, нужны были имена.)
Мама Толи Попова рассказывала, что просила Кулешова – он был крестным Толи – помочь с его освобождением. Кулешов ответил: «Если бы он был один, я бы помог». (ИМХО, довольно мощный аргумент в пользу того, что организация была и полицаям о ее существовании было известно.)
У Толи был фотоаппарат, но фотографировал он только свою маму – а она была очень красивая. Говорил, будет фотографировать других, когда научится передавать на фотографиях мамину красоту.
Е.Н. (Кошевая) принимала только кого хотела, поэтому ребята из московской школы никак к ней не могли попасть. Но однажды они жили в общежитии на шахте имени Тюленина, а в ведении шахты находился детсад, в котором Е.Н. директорствовала. И начальник шахты ей просто приказал. Т.А. с уважением относится и к Олегу и к бабушке Вере, по поводу комиссарства у нее нет вопросов: комиссаром МГ был Третьякевич, а Кошевой – комиссар «Молота», просуществовавшего несколько дней и упраздненного (! Надеюсь, я не перепутала?) с подачи Лютикова, мол, нечего организацию дробить. Считает, что Е.Н. сильно подпортила своему сыну репутацию неумеренным преувеличением и враньем. Ей ребята задали прямой вопрос: зачем вы говорите, что вы всё про МГ знали, если молодогвардейцы давали клятву, что никому ничего не скажут, остальные же родители говорили: мы не знаем ничего. Вы же черните память Олега. И еще ведь у вас немцы стояли, вы сами это пишете, как могли ребята у вас собираться? Она от ответа ушла. (Мое предположение, что враньем Е.Н. спасала свою семью – себя и брата – было встречено без возражений.)
По поводу того, что Олег приезжал после войны живой и здоровый, мы полностью солидарны: это за Олега приняли Владимира Иванова. Бабушка Вера говорила, что В.И. поразительно похож на Олега, не только и не столько даже внешне, но повадками... Они даже скатерть, садясь за стол, расправляли одинаковым жестом, только один на себя, а другой от себя. И одинаково выбирали книгу для чтения: подходили к этажерке у окна, брали книгу и стоя ее перелистывали - та ли, которую хочется?
В книгу Киреевой (ой, а не Колотович ли? Что-то я засомневалась) не вошел эпизод, как Сережка прыгнул со второго этажа. Хотя вообще эпизод известен. Идея в том, что там, по-моему, разбили стекло (если нет, спрошу, Вилемина поправит). И подумали на Сережку, а когда тот сказал, что не при чем, укорили, сказали, что смелости не хватает признаться. И Сережка прыгнул со второго этажа – как он иначе мог доказать, что он не трус? А буквально на следующий день идет учительница на урок (а она жила на улице, которая заканчивалась школой) и видит: на крыше стоит Любка в стойке «ласточка». Она осторожно ее попросила спуститься, Любка спустилась, а на вопрос, зачем стояла, ответила: «Показать, что девчата ничем не хуже парней».
Любка была единственным балованным ребенком, в том смысле, что ей все покупали, Григорий Ильич хорошо зарабатывал, а в смысле поведения держали все же строго. Она очень всем интересовалась, то одним, то другим. То медсестрой хотела быть и ходила с сумкой с бинтами. Все окрестные собаки щеголяли перевязанными лапами. Покупали ей все, что завезли хорошего, пяти-шестилетняя девчонка носила крепдешиновые платья, в то время как ее сверстницы – очень простые, выгоревшие, ситцевые…
Известно, что Г.И. считали погибшим, а Любка ездила по заданиям МГ всюду, якобы в поисках отца – правда, врала, что он был не передовой шахтер, а «бывший». Немцы ей сочувствовали, один чуть ли не невестой объявлял. М.А. Борц описала одежду Любки в тюрьме: пальто, платок и цветастое платье из-под пальто. А в Ровеньках видели, как вели большую группу людей на расстрел. Группа была большая, но в основном мужчины, и потому девушка в пальто, платке и цветастом платье была заметна…
Г.И. возвращался домой, ничего не зная о жене и дочери. В поезде, уже недалеко от дома, ему дали почитать газету, где рассказывалось о подвиге и гибели молодогвардейцев.
У Ефросиньи Мироновны жила Инна Макарова во время съемок. Ребята и Т.А. спрашивали: похожа на Любу? «Нет, что вы, - отвечала Е.М. – Инночка такая красивая, а Любка моя была обыкновенная».
Когда Е.М. умерла, Г.И. женился снова. И его жена выходила к пионерам, ездившим со всей страны, с рассказами о Любкином детстве, якобы она мама. Ну, Т.А.-то знала, кто она, требовала, чтобы Г.И. вышел, а жена ей жаловалась, что вот было заседание, и Г.И. посадили в президиум, а ее не посадили, почему ж такая несправедливость. Но его же как Любиного отца в президиум, объясняла Т.А., а вас за что? Да разве я за ним плохо хожу, обстирываю, кормлю, возмущалась женщина.
Женился после смерти жены во второй раз и Матвей Максимович Громов. На маме Володи Загоруйко. Она тоже выходила к многочисленным делегациям и рассказывала, словно мама, об Ульяне. А ребята Т.А. ей сказали: мы знаем, что вы не Улина мама, вы нам лучше про Володю расскажите. И она была так рада, что им интересно про Володю.
Не помню почему – но Нонна Мордюкова жила не у Громовых. Красивая была девушка, и тогда у нее начинался роман со Славой Тихоновым, закончившийся потом замужеством. И каждое утро на ее окне появлялись красивые розы. На следующую ночь неизвестный подвядшие розы убирал – и ставил новые. Хотелось бы написать, что Слава ревновал, но про это Т.А. не рассказывала. В общем, оказалось, что розы приносил Матвей Максимович. Из Улиного сада.
Еще вспомнила. Совсем уже Т.А. с ребятами уезжали, осталось немного свободного времени. И вдруг кто-то им говорит (не Надя ли Тюленина опять? Надо у Вилемины спросить): «А не хотите с папой Олега Кошевого поговорить? Он вот тут рядом – немножко спуститься – живет». Они в полном недоумении спустились – и в самом деле с Василием Федосеевичем познакомились. Он жил по-прежнему с той же женой, Марией Чуб, тихо и незаметно, и какую-то роль в этой его «приниженности», конечно, играла Е.Н. Он, кстати, и сказал, что Олег был замечательно развитым умным парнем. Высокий, сильный, начитанный. Прекрасно танцевал – для девочек честью было, что пригласил Олег, это было признание танцевальных умений. Но не мог он быть комиссаром МГ – именно потому, что мы говорили: слишком молод, мало в Краснодоне известен, недавно вступил в комсомол. И о-ч-е-н-ь сильно заикался. (При этом Т.А. сказала, что Ваня Зимнухов стихи свои публично не читал, а Олег, наоборот, при каждой возможности. Как же с заиканием? Или он при ритмической речи заикался меньше? Тогда особенно понятно, почему он так любил их читать.) Распрощались ребята с Кошевым, намереваясь в следующий приезд расспросить поподробнее. Не успели: его к следующему приезду не было в живых.
Ну, конечно, Тюленина Александра Васильевна. Ребят предупредили: ни в коем случае не говорить, что были уже у Кошевых, – тогда выгонит сразу, а еще лучше сказать, что вообще ни с кем пока не говорили. Они пришли. Тюленина: «Ну, ко мне небось последней явились?» Ребята: «Нет, что вы, мы только приехали!» - «Тогда ладно». И бух на стол бутыль самогона: «Помянем наших детей». – «Что вы, А.В., мы не пьем». А.В. останавливает взгляд на Т.А.: «Тогда ты со мной выпей. Самогон хороший, свой»…
Когда Т.А. собралась рожать, Еф.М. и Ал.Вас. велели: если девочка, назовешь Любой, мальчик – Сережей. Родилась девочка, Люба. А.В. сказала: значит, внука Сергеем назовешь. Так и вышло. Внук у Т.А. Сергей.
В поселок Краснодон, понятно, немного народу попадало, все в основном в город и в Первомайку. Поэтому приезд Т.А. с ребятами – событие. Они к Дарье Кузьминичне Андросовой зашли – и тут же клич: «Лида! Надя! А ну идите сюда!» Прибегают девочки, племянницы Лиды Андросовой и Нади Петрачковой, названные в их честь. «Пробегите по дворам, скажите, пионеры из Москвы приехали». И через полчаса прямо на улице – а она в поселке одна, остальные проулки – стоят столы, и все зазывают, и кормят, и есть уже невозможно, а как откажешься?
Д.К. зазвала в дом, ребят подводит к дивану, говорит: «Садитесь». А те сесть стесняются: на диване нарисованы Лида и Коля. (Тут я не поняла, как нарисованы: просто как бы портреты висят или как в эпоху барокко – словно сидят на этом диване.)
Мы вроде считаем, что про освобождение военнопленных – позднее придумано. Потому что мало освободить, надо еще поднять на ноги, одеть, спрятать или отправить к фронту, а про это вроде никто не знает. А Надя Тюленина именно про это Т.А. и рассказывала – что мало освободить, надо еще… (см. выше) И этим занимались молодогвардейцы, и она им помогала. Ну и кому верить?
Немного отличается версия наклеивания листовок Сережкой. Мол, получено было приказание полицаями выловить «расклейщиков». Попадается Сережка, просто за нарушение комендантского часа, его отпускают. А наутро полицаи рапортуют один за другим Соликовскому, что на их участке все спокойно, никаких листовок. Один, отрапортовав, поворачивается – а на спине листовка.
Еще один известный эпизод - распространение листовок в церкви. В молельном доме (церкви как таковой в Краснодоне не было, а молельный дом немцы открыли) не старичок неизвестный молитвами торговал, а подслеповатый батюшка. Он испугался, когда взрослый сильный парень вдруг у него всю пачку молитв забрал, но парень (Ваня Зимнухов) тут же и вернул. Только почему-то молитвы раньше расходились так себе, а тут в момент расхватали.
На мое счастье со мной была Вилемина. В основном по ее воспоминаниям отчет и пишу. Вот выдержка из ее письма:
«Общее впечатление – что г-жа К. в целом придерживается официальной версии («публиковать только то, на что даст добро Никитенко »), но поскольку она столько про это знает, … она просто не может не идти дальше, за пределы «музейной версии». Например, она не верит, что Почепцов выдал всех, но верит, что письмо его было. (Она вообще не отреагировала, когда Вы сказали, что это письмо никто никогда не видел, что мы о нем знаем только потому, что о нем говорил Кулешов и т.д.) … Совершенно неожиданным для меня было ее в высшей степени положительное отношение к «бабушке Вере», которая явно была совершенно другой, чем Е.Н. … С другой стороны, меня поразило ее некритическое отношение к тому, что пишет Киреева. Увы, это безусловно «литература» ...»
Итак, рассказываю, что насобирали в памяти совместными усилиями.
Надеюсь, со временем вспомним, у кого были в гостях Т.А. и школьники так, что рядом оказался дом, где жила Анна Иосифовна. Не у Тюлениных ли? У Нади, по-моему. В общем, поговорили с Надей, вышли, а тут какая-то женщина немолодая выходит из соседнего домишки. «Детки, вы кто?» - «Школьники из Москвы». – «Подождите, я сейчас». Исчезает в домике, а потом выходит с большим-большим портретом Вити Третьякевича. И идет к ним с этим портретом и говорит: «Расскажите правду о моем сыне». Это уже совсем конец 50-х, то есть официально Витя реабилитирован, но его реабилитацию замяли, а Анна Иосифовна до сих пор ходила по ночам к нему на могилу…
Т.А. считает, что молодогвардейцы могли выдавать друг друга на допросах. То есть письмо Почепцова было, но, понятно, он просто всех не знал. А в полубеспамятстве из-за пыток могли измученные вчерашние дети кого-то называть. (Что, ИМХО, очень и очень вероятно. Потому что истина была никому из полицаев не нужна, нужны были имена.)
Мама Толи Попова рассказывала, что просила Кулешова – он был крестным Толи – помочь с его освобождением. Кулешов ответил: «Если бы он был один, я бы помог». (ИМХО, довольно мощный аргумент в пользу того, что организация была и полицаям о ее существовании было известно.)
У Толи был фотоаппарат, но фотографировал он только свою маму – а она была очень красивая. Говорил, будет фотографировать других, когда научится передавать на фотографиях мамину красоту.
Е.Н. (Кошевая) принимала только кого хотела, поэтому ребята из московской школы никак к ней не могли попасть. Но однажды они жили в общежитии на шахте имени Тюленина, а в ведении шахты находился детсад, в котором Е.Н. директорствовала. И начальник шахты ей просто приказал. Т.А. с уважением относится и к Олегу и к бабушке Вере, по поводу комиссарства у нее нет вопросов: комиссаром МГ был Третьякевич, а Кошевой – комиссар «Молота», просуществовавшего несколько дней и упраздненного (! Надеюсь, я не перепутала?) с подачи Лютикова, мол, нечего организацию дробить. Считает, что Е.Н. сильно подпортила своему сыну репутацию неумеренным преувеличением и враньем. Ей ребята задали прямой вопрос: зачем вы говорите, что вы всё про МГ знали, если молодогвардейцы давали клятву, что никому ничего не скажут, остальные же родители говорили: мы не знаем ничего. Вы же черните память Олега. И еще ведь у вас немцы стояли, вы сами это пишете, как могли ребята у вас собираться? Она от ответа ушла. (Мое предположение, что враньем Е.Н. спасала свою семью – себя и брата – было встречено без возражений.)
По поводу того, что Олег приезжал после войны живой и здоровый, мы полностью солидарны: это за Олега приняли Владимира Иванова. Бабушка Вера говорила, что В.И. поразительно похож на Олега, не только и не столько даже внешне, но повадками... Они даже скатерть, садясь за стол, расправляли одинаковым жестом, только один на себя, а другой от себя. И одинаково выбирали книгу для чтения: подходили к этажерке у окна, брали книгу и стоя ее перелистывали - та ли, которую хочется?
В книгу Киреевой (ой, а не Колотович ли? Что-то я засомневалась) не вошел эпизод, как Сережка прыгнул со второго этажа. Хотя вообще эпизод известен. Идея в том, что там, по-моему, разбили стекло (если нет, спрошу, Вилемина поправит). И подумали на Сережку, а когда тот сказал, что не при чем, укорили, сказали, что смелости не хватает признаться. И Сережка прыгнул со второго этажа – как он иначе мог доказать, что он не трус? А буквально на следующий день идет учительница на урок (а она жила на улице, которая заканчивалась школой) и видит: на крыше стоит Любка в стойке «ласточка». Она осторожно ее попросила спуститься, Любка спустилась, а на вопрос, зачем стояла, ответила: «Показать, что девчата ничем не хуже парней».
Любка была единственным балованным ребенком, в том смысле, что ей все покупали, Григорий Ильич хорошо зарабатывал, а в смысле поведения держали все же строго. Она очень всем интересовалась, то одним, то другим. То медсестрой хотела быть и ходила с сумкой с бинтами. Все окрестные собаки щеголяли перевязанными лапами. Покупали ей все, что завезли хорошего, пяти-шестилетняя девчонка носила крепдешиновые платья, в то время как ее сверстницы – очень простые, выгоревшие, ситцевые…
Известно, что Г.И. считали погибшим, а Любка ездила по заданиям МГ всюду, якобы в поисках отца – правда, врала, что он был не передовой шахтер, а «бывший». Немцы ей сочувствовали, один чуть ли не невестой объявлял. М.А. Борц описала одежду Любки в тюрьме: пальто, платок и цветастое платье из-под пальто. А в Ровеньках видели, как вели большую группу людей на расстрел. Группа была большая, но в основном мужчины, и потому девушка в пальто, платке и цветастом платье была заметна…
Г.И. возвращался домой, ничего не зная о жене и дочери. В поезде, уже недалеко от дома, ему дали почитать газету, где рассказывалось о подвиге и гибели молодогвардейцев.
У Ефросиньи Мироновны жила Инна Макарова во время съемок. Ребята и Т.А. спрашивали: похожа на Любу? «Нет, что вы, - отвечала Е.М. – Инночка такая красивая, а Любка моя была обыкновенная».
Когда Е.М. умерла, Г.И. женился снова. И его жена выходила к пионерам, ездившим со всей страны, с рассказами о Любкином детстве, якобы она мама. Ну, Т.А.-то знала, кто она, требовала, чтобы Г.И. вышел, а жена ей жаловалась, что вот было заседание, и Г.И. посадили в президиум, а ее не посадили, почему ж такая несправедливость. Но его же как Любиного отца в президиум, объясняла Т.А., а вас за что? Да разве я за ним плохо хожу, обстирываю, кормлю, возмущалась женщина.
Женился после смерти жены во второй раз и Матвей Максимович Громов. На маме Володи Загоруйко. Она тоже выходила к многочисленным делегациям и рассказывала, словно мама, об Ульяне. А ребята Т.А. ей сказали: мы знаем, что вы не Улина мама, вы нам лучше про Володю расскажите. И она была так рада, что им интересно про Володю.
Не помню почему – но Нонна Мордюкова жила не у Громовых. Красивая была девушка, и тогда у нее начинался роман со Славой Тихоновым, закончившийся потом замужеством. И каждое утро на ее окне появлялись красивые розы. На следующую ночь неизвестный подвядшие розы убирал – и ставил новые. Хотелось бы написать, что Слава ревновал, но про это Т.А. не рассказывала. В общем, оказалось, что розы приносил Матвей Максимович. Из Улиного сада.
Еще вспомнила. Совсем уже Т.А. с ребятами уезжали, осталось немного свободного времени. И вдруг кто-то им говорит (не Надя ли Тюленина опять? Надо у Вилемины спросить): «А не хотите с папой Олега Кошевого поговорить? Он вот тут рядом – немножко спуститься – живет». Они в полном недоумении спустились – и в самом деле с Василием Федосеевичем познакомились. Он жил по-прежнему с той же женой, Марией Чуб, тихо и незаметно, и какую-то роль в этой его «приниженности», конечно, играла Е.Н. Он, кстати, и сказал, что Олег был замечательно развитым умным парнем. Высокий, сильный, начитанный. Прекрасно танцевал – для девочек честью было, что пригласил Олег, это было признание танцевальных умений. Но не мог он быть комиссаром МГ – именно потому, что мы говорили: слишком молод, мало в Краснодоне известен, недавно вступил в комсомол. И о-ч-е-н-ь сильно заикался. (При этом Т.А. сказала, что Ваня Зимнухов стихи свои публично не читал, а Олег, наоборот, при каждой возможности. Как же с заиканием? Или он при ритмической речи заикался меньше? Тогда особенно понятно, почему он так любил их читать.) Распрощались ребята с Кошевым, намереваясь в следующий приезд расспросить поподробнее. Не успели: его к следующему приезду не было в живых.
Ну, конечно, Тюленина Александра Васильевна. Ребят предупредили: ни в коем случае не говорить, что были уже у Кошевых, – тогда выгонит сразу, а еще лучше сказать, что вообще ни с кем пока не говорили. Они пришли. Тюленина: «Ну, ко мне небось последней явились?» Ребята: «Нет, что вы, мы только приехали!» - «Тогда ладно». И бух на стол бутыль самогона: «Помянем наших детей». – «Что вы, А.В., мы не пьем». А.В. останавливает взгляд на Т.А.: «Тогда ты со мной выпей. Самогон хороший, свой»…
Когда Т.А. собралась рожать, Еф.М. и Ал.Вас. велели: если девочка, назовешь Любой, мальчик – Сережей. Родилась девочка, Люба. А.В. сказала: значит, внука Сергеем назовешь. Так и вышло. Внук у Т.А. Сергей.
В поселок Краснодон, понятно, немного народу попадало, все в основном в город и в Первомайку. Поэтому приезд Т.А. с ребятами – событие. Они к Дарье Кузьминичне Андросовой зашли – и тут же клич: «Лида! Надя! А ну идите сюда!» Прибегают девочки, племянницы Лиды Андросовой и Нади Петрачковой, названные в их честь. «Пробегите по дворам, скажите, пионеры из Москвы приехали». И через полчаса прямо на улице – а она в поселке одна, остальные проулки – стоят столы, и все зазывают, и кормят, и есть уже невозможно, а как откажешься?
Д.К. зазвала в дом, ребят подводит к дивану, говорит: «Садитесь». А те сесть стесняются: на диване нарисованы Лида и Коля. (Тут я не поняла, как нарисованы: просто как бы портреты висят или как в эпоху барокко – словно сидят на этом диване.)
Мы вроде считаем, что про освобождение военнопленных – позднее придумано. Потому что мало освободить, надо еще поднять на ноги, одеть, спрятать или отправить к фронту, а про это вроде никто не знает. А Надя Тюленина именно про это Т.А. и рассказывала – что мало освободить, надо еще… (см. выше) И этим занимались молодогвардейцы, и она им помогала. Ну и кому верить?
Немного отличается версия наклеивания листовок Сережкой. Мол, получено было приказание полицаями выловить «расклейщиков». Попадается Сережка, просто за нарушение комендантского часа, его отпускают. А наутро полицаи рапортуют один за другим Соликовскому, что на их участке все спокойно, никаких листовок. Один, отрапортовав, поворачивается – а на спине листовка.
Еще один известный эпизод - распространение листовок в церкви. В молельном доме (церкви как таковой в Краснодоне не было, а молельный дом немцы открыли) не старичок неизвестный молитвами торговал, а подслеповатый батюшка. Он испугался, когда взрослый сильный парень вдруг у него всю пачку молитв забрал, но парень (Ваня Зимнухов) тут же и вернул. Только почему-то молитвы раньше расходились так себе, а тут в момент расхватали.
-
-
03.05.2010 в 12:06Тань, а ТА рассказывала что-нибудь про Женю Мошкова?
-
-
03.05.2010 в 12:30